Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] - Николай Лейкин

— Я же ведь сказала тебе, что нас только комнатным словам учили.

— Ну, пансион! А ведь, поди, за науку по пяти рублей в месяц драли!

— Даже по десяти.

Немало удивлялись они и немке пассажирке, вязавшей чулок, которая, как вошла в вагон, вынула начатый чулок, да так и не переставала его вязать в течение двух часов.

— Неужто дома-то у ней не хватает времени, чтобы связать чулки? — спросила жена.

— И хватает, может статься, да уж такая повадка, — отвечал муж. — Немки уж такой народ… Немка не только что в вагон, а и в гроб ляжет, так и то чулок вязать будет.

А поезд так и мчался. Супруги наелись булок с сыром и икрой. Жажда так и томила их после соленого, а напиться было нечего. Во время минутных остановок на станциях они не выходили из вагонов, чтобы сбегать в буфет, опасаясь, что поезд уйдет без них.

— Черт бы побрал эту немецкую езду с минутными остановками! Помилуйте, даже в буфет сбегать нельзя! — горячился Николай Иванович. — Поезд останавливается, пятьдесят человек выпускают, пятьдесят пассажиров принимают — и опять пошел. Ни предупредительных звонков — ничего. Один звонок — и катай-валяй. Говорят, это для цивилизации… Какая тут к черту цивилизация, ежели человеку во время остановки поезда даже кружки пива выпить нельзя?

— Да, должно быть, здесь такие порядки, что немцы с собой берут питье, — говорила Глафира Семеновна. — Они народ экономный.

— Да ведь не видать, чтобы пили в вагонах-то. Только сигарки курят да газеты читают. Вот уж сколько проехали, а хоть бы где-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ели, а чтобы пить — никто не пил. Нет, у нас на этот счет куда лучше. У нас приедешь на станцию-то, так стоишь, стоишь, и конца остановки нет. Тут ты и попить, и поесть всласть можешь, даже напиться допьяна можешь. Первый звонок — ты и не торопишься, а идешь либо пряники вяземские себе покупать, а то так к торжковским туфлям приторговываешься; потом второй звонок, третий, а поезд все стоит. Когда-то еще кондуктор вздумает свистнуть в свистульку машинисту, чтобы тот давал передний ход. Нет, у нас куда лучше.

Новая остановка. Станция такая-то — кричит кондуктор и прибавляет: «Zvei minuten».

— Опять цвай минутен, черт их возьми! Когда же душу-то отпустят на покаяние и дадут такую остановку, чтобы попить можно! — восклицал Николай Иванович.

— Да дай кондуктору денег и попроси, чтобы он нам в вагон пива принес, — посоветовала ему жена. — За тару-то заплатим.

— Попроси… Легко сказать — попроси… А как тут попросишь, коли без языка? На тебя понадеялся, как на ученую, а ты ни в зуб толкнуть по-немецки…

— Комнатные слова я знаю, а тут хмельные слова. Это по твоей части. Сам же ты хвастался, что хмельные слова выучил, — ну вот и попроси у кондуктора, чтоб принес пива.

— А и то попросить.

Николай Иванович вынул из кармана серебряную монету и, показывая ее пробегавшему кондуктору, крикнул:

— Эй, хер!.. Хер кондуктор! Коммензи… Вот вам немецкая полтина… Дейч полтина… Бир тринкен можно? Брингензи бир… Боюсь выйти из вагона, чтобы он не уехал… Два бир… Цвай бир… Для меня и для мадам… Цвай бир, а остальное — немензи на чай…

Все это сопровождалось жестами. Кондуктор понял — и явилось пиво — кельнер принес его из буфета. Муж и жена жадно выпили по кружке.

Поезд опять помчался.

Кенигсберг

Выпитая кружка пива раздразнила еще больше жажду Николая Ивановича и Глафиры Семеновны.

— Господи! Хоть бы чайку где-нибудь напиться в охотку, — говорила Глафира Семеновна мужу. — Неужто поезд так все и будет мчаться до Берлина без остановки? Где же мы пообедаем? Где же мы поужинаем? Хоть бифштекс какой-нибудь съесть и супцу похлебать. Ведь нельзя же всю дорогу сыром и икрой питаться. Да и хлеба у меня мало. Всего только три маленькие булочки остались. Что это за житье, не пивши, не евши, помилуйте!

— Ага! Жалешься! — поддразнил ее муж. — А зачем просилась за границу? Сидела бы у себя дома на Лиговке.

— Я просилась на Эйфелеву башню, я просилась к французам на выставку.

— Да ведь и там не слаще. Погоди, на Эйфелевой-то башне, может быть, взвоешь.

— Николай Иваныч, да попроси же ты у кондуктора еще пива.

— Погоди, дай до станции-то доехать.

Но на станциях, как на грех, останавливались на одну минуту.

— Бир… Бир… Цвай бир! Кондуктор… Хер кондуктор!.. Вот дейч полтина. Валяй на всю… Можете и сами тринкен… Тринкензи!.. — кричал Николай Иванович, протягивая кондуктору марку, но кондуктор пожимал плечами, разводил руками и говорил:

— Nur eine Minute, mein Herr…

Обер-кондуктор свистел, локомотив отвечал на свисток и мчался.

— Помчалась цивилизация! — воскликнул Николай Иванович. — Ах, чтоб вам пусто было! Нет, наши порядки куда лучше.

— Нельзя? — спрашивала жена.

— Видишь, нельзя. Сую кондуктору полтину на чай — даже денег не берет.

Поезд мчался с неимоверной быстротой. Мимо окон вагонов беспрерывно мелькали домики, поля, засеянные озимью, выровненные, скошенные луга, фабричные трубы или сады и огороды. Везде возделанная земля и строения.

— Да где же у них пустырь-то? Где же болота? — дивился Николай Иванович.

Поезд сгонял стаи птиц с полей. Птицы взвивались и летели… хвостами назад. Глафира Семеновна первая это заметила и указала мужу:

— И птицы-то здесь какие-то особенные. Смотри-ка, задом летят. Не вперед летят, а назад.

Николай Иванович взглянул и сам удивился, но тотчас же сообразил:

— Да нет же, нет. Это их поезд обгоняет, оттого так и кажется.

— Полно тебе морочить-то меня. Будто я не понимаю. Ну смотри, видишь, хвостами назад… Задом летят, задом… Это уж такие немецкие птицы. Я помню, что нас в пансионе про таких птиц даже учили, — стояла на своем жена.

В вагон пришел кондуктор ревизовать билеты.

— Бир тринкен… Где можно бир тринкен и поесть что-нибудь? — приставал к нему Николай Иванович.

— Эссен, эссен… — пояснила Глафира Семеновна и покраснела, что заговорила по-немецки. — Бир тринкен, тэ тринкен, кафе тринкен и эссен? — продолжала она.

Кондуктор понял, что у него спрашивают, и отвечал:

— Königsberg… Königsberg werden Sie zwölf Minuten stehen…

— Поняли, поняли. Зер гут. В Кенигсберге двенадцать минут. Ну вот это я понимаю! Это как следует. Это по-человечески! — обрадовался Николай Иванович.

— А когда? В котором часу? Ви филь ур? — спросила Глафира Семеновна и еще больше покраснела.

— Um sieben, — дал ответ кондуктор.

— Мерси… Данке… Ну, славу богу… В семь часов. Это, стало быть, через два часа. Два часа как-нибудь промаемся.

Муж взглянул на жену и одобрительно сказал:

— Ну, вот видишь… Говоришь же по-немецки, умеешь, а разговаривать не хочешь.

— Да комнатные и обыкновенные слова я очень чудесно умею, только мне стыдно.

— Стыд не дым, глаза не ест. Сади, да и делу конец.

Смеркалось. Супруги с нетерпением ждали Кенигсберга. При каждой остановке они высовывались из окна и кричали кондуктору:

— Кенигсберг? Кенигсберг!

— Nein, nein, Königsberg wird noch weiter.

— Фу-ты, пропасть! Все еще не Кенигсберг. А пить и есть хочу, как собака! — злился Николай Иванович.

Но вот поезд стал останавливаться. Показался большой вокзал, ярко освещенный.

— Königsberg! — возгласил кондуктор.

— Слава тебе господи! Наконец-то!

Пассажиры высыпали из вагонов. Выскочили и Николай Иванович с Глафирой Семеновной. У станции стояли сразу три поезда. Толпился народ. Одни входили в вагоны, другие выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шум, говор, свистки, звонки, постукивание молотков о колеса.

— Вот ад-то! — невольно вырвалось у Николая Ивановича. — Да тут живым манером растеряешься. Постой, Глаша, надо заметить, из которого поезда мы вышли, а то потом как бы не попасть в чужой поезд. Видишь, наш поезд посередине стоит, а на боковых рельсах — это чужие поезда. Ну, пойдем скорей в буфет.

— Нет, голубчик, я прежде в уборную… Мне поправиться надо. Ведь сколько времени мы, не выходя из вагона, сидели, а в здешних вагонах, ты сам знаешь, уборных нет, — отвечала жена. — Без уборной мне и еда не в еду.

— Какая тут поправка, коли надо торопиться пить и есть скорей. Ведь только двенадцать минут поезд стоит. Да и черт их знает, какие такие у них немецкие минуты! Может быть, ихние минуты наполовину меньше наших. Идем скорее.

— Нет, не могу, не могу. Уверяю тебя, что не могу… Да и тебя попрошу проводить меня до уборной и подождать у дверей, а то мы растеряться можем.

— Эх, бабье племя! — крякнул Николай Иванович и отправился вместе с женой отыскивать женскую уборную.

Уборная была найдена. Жена быстро скрылась в ней. Муж остался дожидаться у дверей. Прошло минут пять. Жена показывается в дверях. Ее держит за пальто какая-то женщина в белом чепце и что-то бормочет по-немецки.